Разговаривала Инга Шепелева.
23 марта 2015
В условиях современного театра расширяется зона ответственности художника, сценография которого может быть не просто неожиданной, но и стать настоящим героем спектакля. Молодой театральный художник Нана Абдрашитова, успевшая поработать с разными режиссёрами, сегодня нарасхват. В конце весны в театре «Современник» запланирована премьера спектакля «Декамерон» (реж. Кирил Вытоптов), в театре «Сфера» — постановка «Обращение в слух» (реж. Марина Брусникина), а Электротеатр «Станиславский» планирует в начале нового сезона выпустить проект «Чайка» (реж. Квятковский, Муравицкий, Вытоптов). Нана рассказала oppeople о своей работе, современной сценографии и цеховой солидарности.
Я не собиралась заниматься сценографией, а хотела пойти учиться в полиграфический институт. В то время я увлекалась графикой, делала иллюстрации для журналов. Выбирая ВУЗ, ходила по институтам, и однажды зашла в ГИТИС, в мастерскую Бархина. Почувствовала необыкновенную энергетику этого места, этих людей. Сразу поняла: нужно оставаться. К тому же театральный контекст я себе тоже представляла, потому что папа с детства много водил меня на премьеры, я видела много спектаклей, понимала, что к чему, да и театр сам по себе был мне очень интересен.
Музыка — это новое измерение, другая атмосфера, к которой можно подключиться, а для художника это очень важно. Могу сказать, что когда долго не делаю музыкальных спектаклей, начинаю чувствовать своеобразный голод. Крайне хотелось бы сделать в этом жанре что-то масштабное, патетическое. Я очень люблю большую сцену, и, как ни странно, в таком формате легко распределяюсь и не боюсь объемов.
После выпуска я начала делать как раз музыкальные постановки, а в драме — работать с Тимофеем Кулябиным, выпускником Кудряшова. Это было замечательное время, я впервые оказалась в провинциальных театрах. И сейчас мне было горько слышать, что вся эта история с Вагнером и РПЦ развернулась именно вокруг него, режиссёра, который так тонко работает с замыслом и никогда не позволит себе бессмысленной провокации.
Конечно, чрезвычайно важен первоисточник, материал. Я всегда сначала читаю и отталкиваюсь от литературного материала. Но театр в наше время уже не литературоцентричен, и необходимо понимать, что имеет ввиду именно этот режиссер, в какую сторону он отталкивается от текста. Вообще ужасно забавно слушать, как режиссёр пересказывает пьесу или сцену как-бы «дословно», как пропускает то, что ему кажется очевидным… Поэтому мы много разговариваем, обсуждаем, и уже после — я подаю несколько идей. В зависимости от того, на что режиссер говорит «нет», понимаю, что ему ближе, как будто отсекаю лишние ветви с каждой новой встречей, и постепенно мы находим нужный прямой путь.
Бывает, появляется материал, внутри которого приходится искать что-то драматургически, и я иногда участвую в написании инсценировки, в такие моменты я вообще не думаю ни о каких художественных вещах. Я училась на Высших курсах сценаристов и режиссёров. Занятия драматургией исключительно много дали, просто открыли глаза на структуру пьесы или сценария. Вначале важнее выстроить систему взаимоотношений героев пьесы, а дальше я уже думаю, что на этой основе можно сделать пространственно, сценографически, так ли эти люди одеты…
Такого жесткого диктата сценографии, как 15-20 лет назад, сегодня уже быть не может. Визуальная задача стала более пост-модернистской, то есть спектакль не держится на одном визуальном образе, это более полифоничная структура. Как раньше шутили художники: «Смотрю на сцену и вижу «образ спектакля». Теперь это выглядит глупо. Современный театр строится на стыке разных жанров, каждая сцена должна давать новый виток. Это более подробная работа, поэтому, в идеале, художник должен быть рядом с режиссёром на репетициях и на протяжении всего процесса. Конечно, в какой-то момент внутри любого спектакля зрительные образы выходят на первый план, это неизбежно. Но они неспособны держаться долго, иначе театр станет иллюзорным, потеряется артист, потеряется сюжет. В этом смысле я доверяю режиссёрам, не конкурирую с ними. Когда они говорят: «Надо разрушить иллюзорность», — я соглашаюсь.
Нельзя сказать, что какие-то конкретные сценографические приемы устарели.Все зависит от контекста. Да, писаные задники и бутафорские декорации отошли в прошлое, но с другой стороны сегодня это может быть одним из нарочитых, специальных приемов. В современном театре возможно все.
Сложности моей профессии напрямую связаны с производством. Художник должен постоянно взаимодействовать с огромным количеством людей, которых нужно заинтересовать своей идеей. Вплоть до человека, который вкручивает гайки: он должен это делать осмысленно, с оглядкой на твой замысел и с внутренним желанием именно тебе понравиться. Для этого нужно обладать не просто харизмой, а именно опытом. Уметь так подать идею, чтобы она всем была ясна, чтобы абсолютно любой человек в любом городе мог стать твоим соратником. И к этому мне пришлось какое-то время идти.
Я много езжу по разным городам, и в этом плане здорово, что цех художников достаточно плотный и дружный. Поэтому всегда, если едешь делать спектакль в какой-нибудь город впервые, можно просто позвонить художнику, который там был и спросить: «Ну, как там? Какие проблемы?» И он тебе скажет, допустим: «Отличная сварка, но ужасные бутафоры». Тогда можно заранее распределиться и не планировать много бутафории.
В провинции театры более организованы. Они так хорошо работают, что их невозможно назвать провинциальными. Артисты не отвлекаются на сторонние съемки и проекты, а ориентированы именно на родной театр и готовы в нем проводить всё свое время, и, как следствие, весь остальной механизм работает именно на выпуск спектакля. Я считаю, что у сибирских театров огромный потенциал, четкая организация, прекрасная постановочная система, и в этом смысле они похожи на европейские.
В Москве все немного расслаблены. Да, выпускается огромный объем продукции, но здесь редко когда контролируют процесс. С одной стороны, это приятно, но, с другой стороны, нужно постоянно находиться в напряжении, за всем следить, не забывать ни об одной детали. Потому что если у меня это вылетит из головы, никто другой об этом не вспомнит, к сожалению. Ну, вспомнят, наверное, но уже потом, когда надо будет сдавать паспорт спектакля или писать отчет…
В Европе все работают на проекты. Там очень важен результат и постановочная часть. Например, никто и никогда не будет обсуждать, и тем более осуждать — режиссуру, работу актеров или сценографию внутри проекта. У нас же все любят заступать на чужую территорию и выносить бесконечные суждения о работе других людей.
Сценография — это для меня сложнее, чем просто «сидеть и что-то рисовать дома». Моя работа — вызов самой себе, некая провокация. Да, мне не всегда удобно работать с каким-то материалом, да, необходимо вести сложный диалог с пространством, с текстом, с режиссером, с мастерскими, — но на сегодняшнем этапе для меня это более актуально, чем просто «я, карандаш и лист бумаги».