С "лагерной" прозой Варлама Шаламова – его знаменитыми "Колымскими рассказами" – российский читатель познакомился сравнительно недавно. В 1992 году вышел двухтомник, в котором были собраны все шесть авторских циклов, публиковавшиеся в перестройку по отдельности, но прежде вышедшие на Западе. Ставить же Шаламова в театре стали еще позже, хотя и крайне редко – слишком не сценичные его автобиографические повести и рассказы о лагерном быте. Из последних постановок вспоминаются разве что больше напоминающий читку спектакль "Анна Ивановна" в студии "Театр" Алексея Левинского.
В московском театре "Сфера" к 110-летию со дня рождения Шаламова решили поставили спектакль из двенадцати его "лагерных" новелл. Понятно, что дословно воспроизвести на сцене тексты "Колымских рассказов" невозможно да и не нужно. Во-первых, их все заинтересованные и так читали, во-вторых, проза Шаламова лишена излишней описательности, лирических отступлений, выводов.
Главной задачей, которую ставил автор, была попытка достоверно изобразить психологические закономерности, исследовать тему потери личности на фоне драматических событий. Ведь сам Шаламов провел в лагерях более двадцати лет, всякий раз документируя те изменения, которые происходили с человеческой личностью под давлением жесточайших обстоятельств.
Такая же цель была и у режиссера спектакля Марии Аврамковой. Она использовала для ее решения минимум выразительных средств. Да и прозу Шаламова сократила, пытаясь сделать логичным перевод от истории к истории. Например, новелла "Кант" ограничивается только описанием той завидной торопливости, "с какой бедная северная природа стремилась поделиться с нищим, как и она, человеком своим нехитрым богатством". Но совершенно непонятно, что такое, собственно, "Кант". Ведь именно о нем – широко распространенном лагерном термине, обозначающем "что-то вроде временного отдыха, такую работу, при которой человек не выбивается из сил" писал Шаламов в этом рассказе.
Черные робы и ватники актеров, навес и ограждения из досок, тачка – две ручки и колесо – какая на Колыме называется "малой механизацией", папка в руках у следователя, которой, как мы знаем, суждено распухнуть от актов об отказе от работы, от копий доносов товарищей, от меморандумов следственных органов. Вот и весь антураж на сцене, которого, впрочем, вполне достаточно для создания атмосферы лагеря.
На экране-заднике мелькают фотографии из дел знаменитых арестантов – самого Шаламова, Мандельштама… Последнего, как известно, в лагере называли "Поэт".
Уж не о нем ли в рассказе "Шерри-бренди" Шаламов скажет: "Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода"? И этот рассказ, кстати, воплощенный Аврамковой на сцене, оказывается одним из самых сильных моментов спектакля.
Подготовленный зритель обратит внимание и на фразу из рассказа "Мой процесс": "Но доносов заключенные не пишут. Доносы пишут Кривицкие и Заславские. Это тоже дух тридцать седьмого года". Шаламов писал о таких же, как он, арестантах Ефиме Кривицком и Илье Заславском, которые донесли об "антисоветской деятельности и контрреволюционных разговорах" писателя. Такие же фамилии, что интересно, были и у расстрелянных впоследствии высокопоставленных сотрудников НКВД – Вальтера Кривицкого и Соломона Заславского.Но сегодня Кривицкий и Заславский известны в культурных кругах как деятели современности, поэтому понявшие это зрители в зале тихонько смеются.
В спектакле театра "Сфера" лагерное прошлое страны перекликается с ее настоящим. Виды сегодняшней новогодней Москвы сменяются видами столицы образца 37-го года, документальными лагерными съемками. И смысл такой переклички ужасен в своей очевидности.
Автор: Феликс Грозданов
Сайт портала dni.ru