«Дом Бернарды Альбы» Федерико Гарсиа Лорки – «самая мрачная и душная» среди нерадостных пьес автора, как писал Борис Зингерман. Но именно это произведение выбрал Иван Рубцов для постановки в Театре «Сфера» – коллективе, где, казалось бы, совсем другой настрой, тема и артистическая манера. Тем любопытнее результат, воплотившийся в неожиданных удачах, находках и просчетах, тоже необходимых на творческом пути.
Работа с трагедией (а «Бернарда» – трагедия, наиболее близкая к античной) требует продуманных решений, чётко выбранной формы, слаженного ансамбля. Всё это в большей или меньшей степени есть в спектакле молодого режиссёра. Художник Ольга Хлебникова выстраивает на круглой сцене театра внутренний дворик испанского дома с колодцем в центре. Помещение обманчиво открыто, ведь стены – всего лишь веревки, обрамляющие его контуры, но в них, как в паутине, путаются героини, и вырваться за них нельзя. Можно лишь освежиться водой, да и то ненадолго. Задевая незримые путы, бьются несчастные жертвы дома-тюрьмы под гитарный перезвон, и тема натянутой струны – тоже яркий точно найденный символ.
В этом раскалённом каземате пять узниц – дочерей суровой матери-тюремщицы. У каждой – свой характер и своя пластическая характеристика. Хореограф-постановщик Петр Казьмирук создаёт хореографический рисунок и для актрис, и в целом для пьесы: узнаваемо «испанский» излом рук вторит музыкальной теме и внутреннему состоянию героинь, постукивание каблука напоминает о фламенко и корриде и выдаёт напряжение, в котором живут сёстры. Особенно сильна эта затаённая страсть, отчаянье, едва прорывающееся в порывистом жесте, у Мартирио (Евгения Казарина), благодаря артистке становящейся едва ли не самым ярким персонажем премьеры. Белая заколка, удерживающая туго стянутые на затылке тёмные волосы, как-то особенно врезается в память – как будто сполох молнии, прорезывающий грозовые тучи.
Магдалена (Екатерина Богданова) медлительнее и мрачнее. У её сестры есть в душе надежда – пусть на самое страшное, но всё-таки какое-то событие, а она уже ничего не ждёт. Амелия (Дарья Савичева) лиричнее, мягче, она приноровилась к здешней жизни и даже научилась видеть в ней хорошие стороны. Младшая Адела (Елена Маркелова) – самая живая, весёлая, дерзкая, но в ней сильнее, чем в других, проявляется деструктивное начало, дикая энергия, всегда у Лорки предвещающая мотив насильственной смерти. И лишь старшая, Ангустиас (Нелли Шмелева), индифферентна и почти бесцветна. Выбранный рисунок кажется не слишком удачным, ведь роль единственной невесты в этом бесплодном доме предполагает более выразительные трактовки. Но, возможно, аморфность героини призвана подчеркнуть никчёмность нелюбимой дочери, нежеланной будущей жены, презираемой сводной сестры, которой посчастливилось отыскать путь к свободе только потому, что у её давно умершего отца были деньги.
Но свобода – всего лишь призрак. Можно оставить постылые стены дома, но испанской женщине 1930-х годов невозможно вырваться из тюрьмы, поскольку у мужа – всё равно что у властной матери. Режиссёр не проводит последовательно социального мотива, часто возникающего в интерпретации пьес автора, и трудно сказать, многого ли этим лишает постановку. Да – если быть уверенным, что проблема социума окажется верно понятой; нет – если она станет определяющей. Пережитки средневековья, сохранявшиеся в Испании еще в прошлом веке, не исчерпывают идеи, важной для драматургии Федерико Гарсиа Лорки.
Для него почти уголовная история, разыгравшаяся в мрачном доме Бернарды Альбы (Татьяна Филатова), – только фон, на котором виднее общая трагедия женской семьи и каждой женщины в отдельности. Человек, борющийся с роком, – вот что волнует поэта. Человек всегда разный, непохожий один на другого, и всё же неизменно страдающий, хрупкий, слабый. Рок – безжалостный, бездушный и закоснелый, как глава семейства, черная вдова. Она груба, цинична, внутренне не чиста (как смеётся она скабрезной сплетне, на ушко рассказанной служанкой! Но смеяться позволяется только ей, а не дочерям, старшей из которых уже почти 40 лет), но страшна в своем никогда не могущем быть изжитым ханжестве, нелепой гордыне. Власть в доме – не просто её личная власть, но гнёт заскорузлой традиции, извечная людская доля, усугублённая обстоятельствами, самое простое из коих – нищета. Стайка белых птичек – её девочек – может лишь биться крыльями о стены, но не выпорхнуть за них, потому что женщине вообще суждено томиться в плену условностей, обычаев, предубеждений.
Жестока ли сама Бернарда? Да, жестока, но многое в её поведении определяется именно традицией, и Татьяна Филатова тонко чувствует этот мотив. Хозяйка дома в ответе за всё и за всех: за дочерей, чья жизнь навеки бесповоротно изуродована, за мать – безумицу, запертую в комнате, за течение жизни. 8 лет траура по умершему второму мужу – пугающий срок, но не для той, что ход судьбы измеряет совсем другими мерками. Здесь всё не то, чем кажется: бьющуюся в стены старую Марию Хосефу (Ирина Померанцева) выдают за разбушевавшегося жеребца – чтобы перед соседями не позориться; перезрелая Ангустиас предстает неразумным дитятей, обязанным слушаться матери; бушующая кровь младших дочерей объясняется томлением от жары. Служанка Понсия (Людмила Корюшкина), 30 лет сносящая издевательства, прикидывается верной хранительницей семьи. (К слову, эта трактовка скомкана: желчные признания героини в начале постановки не находят никакого выражения в течение пьесы, и её ненависть к Альбе известна зрителю лишь с ее слов). Её помощница (Виктория Склянченкова), цинично комментирующая происходящее, фальшиво оплакивает хозяина, хотя только мгновение назад обвиняла его в приставаниях.
Этот дом полон лжи и затаенных желаний, но, пожалуй, не ненависти. Его источник страсти – лишь в Мартирио, а зародыш бунта – в Аделе, в юношеской дерзости щеголяющей в нарядном зелёном платье вопреки запрету матери. Меж тем, раздоры не касаются разве что блаженной Амелии, всё принимающей с тихой покорностью и даже улыбкой, остальные же отчаянно спорят друг с другом. Главный повод – конечно, мужчина: к некрасивой, но богатой Ангустиас посватался первый деревенский жених Пепе, много моложе своей невесты. А приглянулась ему младшая – и это взаимно. Есть еще героиня Евгении Казариной, безответно влюблённая, готовая погибнуть, но не дать сопернице насладиться счастьем. Её неистовый крик, выдающий сестру: «Мама, она была с Пепе!» – становится спусковым механизмом для зревшей давно катастрофы. Всё в этом доме рухнуло бы и без Мартирио, но она ускоряет неизбежное действо.
Да, всё подсказывало: быть беде. Билась среди стен белой птицей несчастная девушка, сгорающая от неразделённой страсти. Вздрагивали в изломанном танце слабые женские тела. Всё чаще нужно было наклоняться к колодцу за водой. Белая ткань, из которой кроилось свадебное платье, связывало путами Ангустиас, и узлы затягивались над всеми сестрами. Тот факт, что их пять, в пьесе не кажется определяющим, а на сцене становится особенно видно, что такое большое количество героинь, не каждая из которых так уж важна, подчеркивает масштаб трагедии. Это – античный хор, могущий лишь бессильно комментировать и оплакивать, но не помешать неумолимому Року.
В первом акте режиссёр умело нагнетает ощущение катастрофы. Тем неожиданней и досадней антракт, после которого напряжение пропадает. Теряется темп, становится меньше пластических номеров и больше второстепенных слов и действий. Кажется целесообразным отказаться и от перерыва, и от некоторых реплик и персонажей, чтобы довести спектакль до кульминации как можно острее, акцентированнее. Ведь ясно, что кровь прольётся, что свадьбы не будет, что свобода не наступит, а власть судьбы в лице мрачной Бернарды неодолима. Длительный период между финалом первого действия и диким криком Мартирио выглядит «пустым». Борис Зингерман указывал, что в драмах Лорки «атмосфера тревоги все накаляется, все тяжелеет, как южная жара, – от розового утра до обморочных послеполуденных часов, чтобы в финале разрядиться стремительным ночным убийством. Страшна насильственная смерть, но еще страшнее гнетущее, все более явственное предчувствие ее». Этого предчувствия в определенный – определяющий – отрезок времени премьере очень недостает.
Неудачен и финал. После того, как прозвучал выстрел (не убивший Пепе, но поразивший Аделу до того, что девушка кончает жизнь самоубийством), Бернарда вновь прибирает расходившийся было дом к рукам. Назначен новый срок траура, дочери уже не смеют бунтовать, да и причин к разладу теперь нет. А хозяйка тюрьмы, заботящаяся лишь о внешних приличиях (не гибель младшей дочки гнетёт её, а страх сплетен, что та потеряла невинность), с угрюмым достоинством вступает в следующую пору своей уж ничем не ограниченной власти. Она взбирается повыше и повисает на веревках – не как безвольно запутавшаяся в паутине мушка, а как та, что паутину эту сплела. Погребальный колокол звенит по мертвой душе чёрной вдовы – на этом бы и поставить точку. Но режиссёр внезапно делает фальшивый сентиментальный ход, и вот на сцену выбегает девушка в зелёном платье. Этой придумке не веришь: не такова сеньора Альба, чтобы сожалеть о содеянном, да и в доме её нет места надеждам и прощению. Героиня должна остаться одна, ибо в том её судьба, принимаемая с честью. «В андалузских трагедиях Лорки происходит сближение человеческой страсти с надличным зовом судьбы, страсть становится равной судьбе, а судьба олицетворяется, очеловечивается», – писал уже цитируемый здесь автор. К сожалению, Иван Рубцов этого замечания не учитывает.
Тем не менее, премьерный спектакль Театра «Сфера» выглядит интеллектуально и эмоционально свежим, он удачно решен сценографически, пластически и музыкально, в нём есть прекрасная Мартирио – а с ней и нерв, и есть центральная героиня – а с ней и идея. Пьеса «об отнятой свободе, о винтовке, которая в роковой час оказывается в руках тюремщицы», призывает к борьбе, позволяет ощутить собственную силу. Эта мощь не требует смягчений и компромиссов, возникающих в постановке, но, даже явленная вполовину, наполняет энергией, которая в наши дни точно не может быть лишней.
Дарья СЕМЁНОВА
Фото: Полина Капица
https://www.aki-ros.ru/news/40580.html